Таня Климова
На прошлой неделе я опубликовала интервью с Никой Минченко, преподавателем украинского языка и создательницей школы Verba. Ника объясняет, почему больше не преподаёт русский язык и почти не говорит на нём. Слова Ники вызвали оживлённую (но цивилизованную) дискуссию у меня в Инстаграме. Некоторые выразили свою поддержку и понимание, несмотря на то, что в прошлом использовали материалы Ники для изучения русского языка и жалеют о том, что Ника больше не преподаёт русский.
Last week I published an interview with Nika Minchenko, a Ukrainian language teacher and founder of the Verba School. Nika explains why she no longer teaches Russian and hardly speaks it. Nika’s words sparked a lively (but civilized) discussion on my Instagram. Some expressed their support and understanding, despite the fact that they had used Nika’s materials to learn Russian in the past and regretted that Nika no longer taught Russian.
Другие критично отнеслись к решению Ники и других украинцев перейти на украинский язык. Несколько человек приводят пример английского языка. “Неужели вся Африка должна возненавидеть Европу и отказаться от английского и французского языка?”, пишет Марк, немец камерунского происхождения. “Мне бы хотелось, чтобы языки не определяли нас”, реагирует Джеффри, “Британия захватила намного больше стран, чем Россия, но говорить на английском – это нормально”.
С одной стороны мне приятно читать такие комментарии. Как преподавателю русского языка, мне больно видеть, как из-за преступных действий российских политиков миллионы людей отворачиваются от русского языка. С другой стороны, меня преследует ощущение, что Нике отказывают в праве чувствовать то, что она чувствует. Что комментаторы призывают думать логически, тогда как автор пережил тяжёлый шок. Вот несколько размышлений дилетанта в политике и психологии.
Others were critical of Nika and other Ukrainians’ decision to switch to Ukrainian. Several people give an example of English. “Should all of Africa hate Europe and abandon the English and French languages?” writes Mark, a German of Cameroonian origin. “I wish languages wouldn’t define us,” reacts Jeffrey , “Britain has invaded more countries than Russia, yet it’s ok to speak English.”
On the one hand, I am pleased to read such comments. As a teacher of Russian, it pains me to see how, due to the criminal actions of Russian politicians, millions of people turn away from the Russian language. On the other hand, I am haunted by the feeling that Nika is being denied the right to feel the way she feels. That commentators encourage you to think logically, while the author experienced a severe shock. Here are some thoughts from an amateur in politics and psychology.
1. Язык как предлог для вторжения. В случае Украины, российское правительство использовало и использует русский язык как инструмент агрессии и захвата территорий, вмешательства во внутренние дела. Исторически в Украине живёт огромное число русскоговорящих людей, при этом они не являются подданными России. Российские СМИ используют совершенно абсурдную логику: “Там говорят на русском, значит, это наши люди, значит, это наша земля”. Русский язык используется как предлог захвата, но только тогда, когда это удобно. Я пока не слышала, чтобы Путин публично проявлял интерес к ситуации с русским языком в Казахстане или Армении. По крайней мере пока…
В этом контексте нормально, что некоторые украинцы отворачиваются от языка, который символизирует конфискацию их свободы и территорий.
1. Language as a pretext for invasion. In the case of Ukraine, the Russian government has used and is using the Russian language as a tool of aggression and seizure of territories, interference in internal affairs. Historically, a huge number of Russian-speaking people live in Ukraine, although they are not citizens of Russia. The Russian media uses a completely absurd logic: “They speak Russian there, which means they are our people, which means this is our land.” The Russian language is used as an excuse to take over, but only when it is convenient. I have not yet heard Putin publicly express interest in the situation with the Russian language in Kazakhstan or Armenia. At least for now…
In this context, it is normal that some Ukrainians turn away from a language that symbolizes the confiscation of their freedom and territories.
2. «Мы – не вы». Я спросила у Ники, почему некоторые украинцы говорят между собой на русском, а с россиянами переходят на украинский. Я заметила это поведение со стороны своих украинских знакомых ещё в 2014 году, и, честно признаюсь, оно меня слегка обижало. Мне хотели доказать что-то, но что… тогда я не могла этого понять до конца. Ника Минченко объясняет, что и она так поступает сегодня, так как для неё и её знакомых важно подчеркнуть, что русские и украинцы – это не один народ. Что бы мы ни думали об этнической близости славян, аргумент “мы братья” – это ещё один предлог сегодняшнего российского режима для захвата территорий, убийств, разрушений. Он тем более лицемерен, что этих самых “братьев” и “сестёр” убито уже несколько сотен тысяч (!). Разве так мы поступаем с братьями? Опять таки, в этом контексте поведение людей, отказывающихся говорить на русском, совершенно понятно.
2. “We are not you.” I asked Nika why some Ukrainians speak Russian among themselves, but switch to Ukrainian with Russians. I noticed this behavior on the part of my Ukrainian friends back in 2014, and, to be honest, it slightly offended me. They wanted to prove something to me, but what… then I couldn’t fully understand it. Nika Minchenko explains that she does the same today, since it is important for her and her friends to emphasize that Russians and Ukrainians are not the same people. Whatever we think about the ethnic closeness of the Slavs, the argument “we are brothers” is another pretext for the current Russian regime to seize territories, kill, and destroy. It’s even more hypocritical because several hundred thousand of these “brothers” and “sisters” have already been killed. Is this how we treat our brothers? Again, in this context, the behavior of people who refuse to speak Russian is completely understandable.
3. И, наконец, эмоциональный аспект. Конечно, язык не виноват в том, что делают политики. Конечно, это всего лишь инструмент общения. Да, люди продолжают говорит на английском несмотря на Джорджа Буша, на испанском несмотря на Изабеллу Кастильскую, на французском несмотря на Людовика XIV. Но как реагировали жители стран, на территории которых вели войну, на язык захватчиков? Я не исследовала эту тему подробно, но вполне возможно, что многие выражали свой протест и свою независимость через язык. Например, появление креольских языков. Их можно рассматривать как влияние иностранного языка на местный. А можно видеть в них проявление местной идентичности. Песни Сезарии Эворы на кабувердьяну наполнены любовью к своей стране и меланхолией Sodade. Возможно, это не осознанный отказ от чужого языка, но я вижу в нём проявление любви к своей культуре.
3. And finally, the emotional aspect. Of course, language is not to blame for what politicians do. Of course, this is just a communication tool. Yes, people continue to speak English despite George Bush, Spanish despite Isabella of Castile, and French despite Louis XIV. But how did the inhabitants of the countries on whose territory the war was fought react to the language of the invaders? I have not explored this topic in detail, but it is quite possible that many expressed their protest and their independence through language. For example, the emergence of creole languages. They can be considered as the influence of a foreign language on the local one. Or you can see in them a manifestation of local identity. Cesaria Evora’s songs in Kabuverdianu are filled with love for her country and the Sodade melancholy. Perhaps this is not a conscious rejection of a foreign language, but I see it as a manifestation of love for one’s culture.
В своей книге “The Righteous mind” Джонатан Хайдт размышляет на тему эмоций и разума в контексте споров о морали и политике. Вывод: эмоции так же важны (если не важнее), чем логика. В начале войны я встретилась с женщиной, бежавшей от ужасов Мариуполя. Эта украинка, Светлана, говорила только по-русски. Так вот, по приезде в Париж, к дочери, у неё на десять дней пропал дар речи. Она не могла говорить вообще: русский, её родной язык, ассоциировался у неё с убийствами, потерей дома, потерей всего. Разве здесь можно говорить о логике? Разве можно использовать аргумент “язык ни в чём не виноват”? Это не вопрос вины, это вопрос глубочайшего эмоционального шока.
In his book “The Righteous Mind”, Jonathan Haidt reflects on the topic of emotion and reason in the context of debates about morality and politics. Conclusion: Emotions are just as important (if not more important) than logic. At the beginning of the war, I met a woman who had fled the horrors of Mariupol. This Ukrainian, Svetlana, spoke only Russian. Upon arrival in Paris, to see her daughter, she was speechless for ten days. She could not speak at all: Russian, her native language, was associated with murder, loss of home, loss of everything. Is it possible to talk about logic here? Is it possible to use the argument “language is not to blame for anything”? This is not a question of guilt, it is a question of deepest emotional shock.
Ника Минченко провела несколько дней в коридоре и в подвале своего дома в Ирпене под гулом бомб. В её дом попала ракета. Затем они бежали из разрушенного города через подорванный мост. Ника уже потеряла свой дом в Луганске, ужас войны настиг её во второй раз в спокойном благополучном пригороде Киева. Все знают, какое ужасное преступление было совершено российской армией в Буче. Сегодня, в тяжелейшие моменты их истории, украинцы находят поддержку и силу в возвращении к своей культуре, к своему историческому языку. Конечно, хотелось бы, чтобы при этом не дискриминировались люди, которые продолжают говорить на русском, но, думаю, эта дискриминация преувеличена. Когда я давала уроки французского языка украинским беженцам в Париже, в группе была пожилая женщина из Бучи. Она говорила только на русском, и даже посмеивалась над украинскими словами. К ней всё равно относились с пониманием и уважением. У молодых украинцев вроде Ники есть родители, которые не говорят по-украински, они являются частью страны. Война началась с наглого жестокого вмешательства России во внутренние дела соседа. Давайте оставим сегодня украинцев в покое, давайте не будем указывать им, на каком языке говорить. Они уже доказали всему миру, что готовы постоять за себя и отстоять свою культуру.
Nika Minchenko spent several days in the hallway and basement of her flat in Irpen under the roar of bombs. A rocket hit her house. They then fled from the destroyed city through a blown-up bridge. Nika had already lost her home in Lugansk, the horror of war caught up with her a second time in a calm, prosperous suburb of Kyiv. Everyone knows what a terrible crime was committed by the Russian army in Bucha. Today, in the most difficult moments of their history, Ukrainians find support and strength in returning to their culture, to their historical language. Of course, it would be preferable not to discriminate people who continue to speak Russian, but I think this discrimination is exaggerated. When I gave French lessons to Ukrainian refugees in Paris, there was an elderly woman from Bucha in the group. She spoke only Russian, and even laughed at Ukrainian words. She was still treated with understanding and respect. Young Ukrainians like Nika have parents who don’t speak Ukrainian, they are still part of the country. The war began with Russia’s brazen, cruel interference in the internal affairs of its neighbor. Let’s leave Ukrainians alone today, let’s not tell them what language to speak. They have already proven to the whole world that they are ready to stand up for themselves and defend their culture.
